Но когда я смотрю цирковую программу, я после третьего номера как-то сразу перестаю всему удивляться. Мне кажется, что они всё могут. И так могут. И эдак могут. Ещё и не так могут.
Невероятно, сногсшибательно, конечно, но, если они умеют так делать, что же, пусть.
Между тем вопрос не лишён интереса. В нём гнездится одна из важнейших проблем искусства.
Художник, как бы гениален он ни был, приглашает читателя (или зрителя, если это художник -живописец) в сопереживатели. Читатель переживает судьбу Анны Карениной, Печорина, Робинзона Крузо, Гулливера, Тома Сойера, Дон-Кихота, Квазимодо, Андрея Болконского, Тараса Бульбы… . Он переживает или сопереживает всё, что происходит с героями, как если бы это происходило с ним самим. Отсюда и острота переживания, отсюда и сила воздействия искусства.
Если читатель и не представляет себя полностью на место литературных героев, то он как бы находится рядом с ними, в той же обстановке. Он не свидетель, но непременно соучастник происходящего.
синхронистка Дарина Валитова-про микст-дуэт, отношения с партнером, РПП, цирке дю солей и травмах!
В цирке этого приглашения в соучастники не происходит. Я могу вообразить себя Робинзоном Крузо, Дубровским или д Артаньяном. Но я не могу вообразить себя на месте циркача, зацепившегося мизинцем ноги на крючок под куполом цирка, висящего вниз головой, в зубах держащего оглоблю, с тем, чтобы на оглобле висело вниз головами ещё два человека и чтобы всё это быстро вращалось. Я не могу представить себя стоящим на вёртком деревянном мяче и жонглирующим сразу двадцатью тарелками.
Они это умеют, пусть делают, а я буду глядеть на них со стороны. Сногсшибательно, конечно. Но если они умеют…. (В. Солоухин)
Источник: evoprotvet.com
Когда мы смотрим цирковую программу то уже после третьего номера как то перестаем удивляться
(1)Саша был цирковой мальчик и знал толк в красоте. (2)Ну конечно же, он сразу обратил внимание на Иру Полякову. (3)И будь он семиклассником, он бы в неё непременно влюбился, как влюблялся во всех хорошеньких девочек всех городов.
— (4)Ну-ну, — говорила ему бабушка Марта, когда он приводил в гости свою очередную знакомую. — (5)Ещё одна Мальвина!
(6)Так она и звала их всех — Мальвинами. (7)А Саша обижался. (8)Потом был такой разговор.
— (9)Представь, — сказала ему Марта, — что перед появлением на свет у человека есть право выбрать себе внешность. (10)Ну, как пальто купить. (11)И вот каждый ищет себе лицо получше, потому что найди дурака не то чтобы стать добровольно уродом, даже просто обыкновенным. (12)И вот и стали все красивые до умопомрачения.
— (13)До умопомрачения ни к чему, а так — очень хорошо, — сказал Саша. — (14)Все красивые — замечательно.
— (15)Поехали дальше, — засмеялась Марта. — (16)Все теперь Мальвины, и ты тоже красивый человек. (17)Но тебе нужна одна, всего одна. (18)Выбрать по внешности совершенно невозможно, потому что — повторяю, дурачок! — все Мальвины.
Ваше сознание творит вашу реальность — КНИГА НЕОГРАНИЧЕННЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ [Nikosho]
— (19)Но они же не на одно лицо? — не понимает Саша. — (20)Они все красивые разные! (21)В чём проблема?
— (22)А проблема в том, что любят и некрасивых, и больных, и увечных, а красивых подчас никто не любит. (23)Нет — понимаешь, дурачок? — нет обязательной связи между красотой и любовью. (24)И это давно известно, что только душевно неразвитые люди стали бы в очередь за лицом во имя любви. (25)Вот когда приведёшь к нам в дом обыкновенную девочку, а не Мальвину, я пойму, что ты уже это понял.
— (26)Не понял, — сказал он, — почему красота — плохо.
— (27)Плохо? (28)Разве я тебе об этом? (29)Я тебе о том, что красота по другому ведомству, чем любовь. (30)Красота по ведомству доспехов, а любовь по ведомству души. (31)И вообще — иди от меня. (32)Ты надоел такой. (33)Изменяйся, дружок, изменяйся!
(34)А как? (35)А зачем? (36)Он был вполне довольным собой семиклассником. (37)Он читал тогда Экзюпери и попеременно становился то лётчиком, то принцем, то Лисом, то фонарщиком. (38)У него получалось быть ими всеми. (39)И с Ирой Поляковой у него были замечательные отношения, потому что она назло бабушке была всё-таки красавицей.
(40)Но однажды началось с того, что как-то — хоть подобных случаев был миллион и до того — он увидел во время репетиции акробатку Надю. (41)У неё всё не ладилось. (42)Надо сказать, она вообще не была талантливой циркачкой. (43)Она была старательной мученицей, может, фамильной фанатичкой, но работала натужно, с трудом, её выпускали только в начале программы. (44)Он увидел, как Надя сидела на манеже, вытянув ноги и опершись на локти, и была такая измученная, что у него замерло сердце от какого-то пронзительного открытия. (45)Ему захотелось что-то для неё сделать. (46)Спалить дотла все цирки на земле. (47)Или пойти искать, и искать, и искать где-то спрятанный талант, чтоб отдать его ей. (48)Потом она снова работала, и все её старательно выученные движения отдавались в нём болью. (49)И мускулы у него заболели, и позвоночник, и каждый её пируэт в воздухе был его пируэтом.
(По Г. Н. Щербаковой)
Задание 12. В приведённых ниже предложениях из прочитанного текста пронумерованы все запятые. Выпишите все цифры, обозначающие запятые между частями сложного предложения, связанными подчинительной связью.
И это давно известно,(1) что только душевно неразвитые люди стали бы в очередь за лицом во имя любви. Вот когда приведёшь к нам в дом обыкновенную девочку,(2) а не Мальвину,(3) я пойму,(4) что ты уже это понял.
Запятые между частями сложного предложения, связанными подчинительной связью – это запятые на границе главного предложения и придаточного.
Найдите в сложном предложении придаточную часть.
[И это давно известно,]((1) что только душевно неразвитые люди стали бы в очередь за лицом во имя любви.) (Вот когда приведёшь к нам в дом обыкновенную девочку,(2) а не Мальвину,(3)) [я пойму,] ((4) что ты уже это понял).
Источник: self-edu.ru
Я не могу вообразить себя на месте циркача упр 246 10 класс русский язык
Содержание
Глава 1. Чем маленькая народность могла повлиять на большую Европу?
Глава 2. Изучение античной мифологии через античную историю.
Глава 1. Чем маленькая народность могла повлиять на большую Европу?
Тем, кто интересуется историей культуры, литературой и искусством, знакомство с греко-римской мифологией совершенно необходимо. Ведь, начиная с эпохи Возрождения, художники и скульпторы стали широко черпать для своих произведений сюжеты из сказаний древних греков и римлян. Придя в любой из художественных музеев, неискушенный посетитель оказывается в плену прекрасных, но зачастую непонятных ему по содержанию произведений великих мастеров русского изобразительного искусства: картин П. Соколова (“Дедал, привязывающий крылья Икару”), К. Брюллова (“Встреча Аполлона и Дианы”), И. Айвазовского (“Посейдон, несущийся по морю”), Ф. Бруни (“Смерть Камиллы, сестры Горация”), В. Серова (“Похищение Европы”), скульптур таких выдающихся мастеров, как М. Козловский (“Ахилл с телом Патрокла”), В. Демут-Малиновский (“Похищение Прозерпины”), М. Щедрин (“Марсий”). То же самое можно сказать и о некоторых шедеврах западноевропейского искусства, будь то “Персей и Андромеда” Рубенса, “Пейзаж с Полифемом” Пуссена, “Даная” и “Флора” Рембрандта, “Муций Сцевола в лагере Порсенны ”, Тьеполо или структурные группы “Аполлон и Дафна” Бернини, “Пигмалион и Галатея” Торвальдсена, “Амур и Психея” и “Геба” Кановы.
Греко-римская мифология столь глубоко проникла в русскую литературу, что человеку, читающему стихотворения А.С. Пушкина (особенно ранние) и неосведомленному о мифологических персонажах, не всегда будет ясен лирический или сатирический смысл того или иного произведения. Это справедливо в отношении стихов Г.Р. Державина, В.А. Жуковского, М.Ю. Лермонтова, басен И.А. Крылова и других.
Все это лишь подтверждает замечание Ф. Энгельса о том, что без того фундамента, который был заложен Грецией и Римом, не было бы и современной Европы. Сильнейшее влияние, которое оказала античная культура на развитие всех европейских народов, таким образом, не подлежит сомнению.
№ 150. 1) Изучите вопросы, на которые вам предстоит ответить после работы с текстом. Подумайте, какие виды чтения вам понадобятся для этого.
Умопомрачительное искусство циркачей. Кажется неправдоподобной эта точность движений, эта способность в такой степени управлять своим телом. Это на грани с чудом.
Но когда я смотрю цирковую программу, я после третьего номера как-то сразу перестаю всему удивляться. Мне кажется, что они все могут. И эдак могут. Еще и не так могут. Невероятно, сногсшибательно, конечно, но, если они умеют так делать, что же, пусть.
Между тем вопрос не лишен интереса. В нем гнездится одна из важнейших проблем искусства.
Художник, как бы гениален он ни был, приглашает читателя (или зрителя, если художник-живописец) в сопереживатели. Читает переживает судьбу Анны Карениной, Печорина, Робинзона Крузо, Гулливера, Тома Сойера, Дон Кихота, Квазимодо, Андрея Болконского, Тараса Бульбы… Он переживает или сопереживает все, что происходит с героями, как если бы это происходило с ним самим. Отсюда и острота переживания, отсюда и сила воздействия искусства. Если читатель и не подставляет себя полностью на место литературных героев, то он как бы находится рядом с ними, в той же обстановке. Он не просто свидетель, но и непременно соучастник происходящего.
В цирке этого приглашения в соучастники не происходит. Я могу вообразить себя Робинзоном Крузо, Дубровским или д`Артаньяном. Но я не могу вообразить себя на месте циркача, зацепившегося мизинцем ноги за крючок под куполом цирка, висящего вниз головой, в зубах держащего оглоблю, с тем чтобы на оглобле висело вниз головами еще два человека и чтобы все это быстро вращалось. Я не могу представить себя стоящим на вертком деревянном мяче и жонглирующим сразу двадцатью тарелками.
Они это умеют, делают, а я буду глядеть на них со стороны. Сногсшибательно, конечно. Но если они умеют…
Я не могу вообразить себя на месте циркача упр 246 10 класс русский язык
Писатель мне говорит: «Пишу сейчас книгу. Форма – дневник. Впрочем, никто не будет обращать внимания на то, как книга написана, все будут поглощены смыслом».
Так-то так. Но все же, чтобы люди не замечали, как книга написана, нужно единственное условие: она должна быть написана хорошо.
Умопомрачительное искусство циркачей. Кажется неправдоподобной эта точность движений, эта способность в такой степени управлять своим телом. Это на грани с чудом.
Но когда я смотрю цирковую программу, я после третьего номера как-то сразу перестаю всему удивляться. Мне кажется, что они все могут. И так могут. И эдак могут. Еще и не так могут.
Невероятно, сногсшибательно, конечно, но если они умеют так делать, что же, пусть.
Между тем вопрос не лишен интереса. В нем гнездит одна из важнейших проблем искусства.
Художник – как бы гениален он ни был – приглашает читателя (или зрителя, если это художник-живописец) в сопереживатели. Читатель переживает судьбу Анны Карениной, Печорина, Робинзона Крузо, Гулливера, Тома Сойера, Дон-Кихота, Квазимодо, Андрея Болконского, Тараса Бульбы… Он переживает или сопереживает все, что происходит с героями, как если бы это происходило с ним самим. Отсюда и острота переживания, отсюда и сила воздействия искусства. Если читатель и не подставляет себя полностью на место литературных героев, то он как бы находится рядом с ними, в той же обстановке. Он не просто свидетель, но и непременно соучастник происходящего.
В цирке этого приглашения в соучастники не происходит. Я могу вообразить себя Робинзоном Крузо, Дубровским или д’Артаньяном. Но я не могу вообразить себя на месте циркача, зацепившегося мизинцем ноги за крючок под куполом цирка, висящего вниз головой, в зубах держащего оглоблю, с тем чтобы на оглобле висело вниз головами еще два человека и чтобы все это быстро вращалось. Я не могу представить себя стоящим на вертком деревянном мяче и жонглирующим сразу двадцатью тарелками.
Они это умеют, пусть делают, а я буду глядеть на них со стороны. Сногсшибательно, конечно. Но если они умеют…
Самое определяющее слово для писателя и художника вообще и самый большой комплимент ему – исследователь.
Бальзак исследовал, скажем, душу и психологию скряги Гобсека, Толстой – душу и психологию женщины, изменившей мужу, Пришвин – вопрос о месте природы в душе и жизни человека, Пушкин – вопрос отношения личности и государственности («Медный всадник»), Достоевский – взаимодействие добра и зла в душе человека… Да мало ли! Современные наши писатели тоже пытаются исследовать, один – психологию человека на войне, другой – проблемы колхозного строительства, третий – быт городской семьи, четвертый – отношения между двумя поколениями…
Итак, писатель – исследователь, и как таковой должен быть элементарно добросовестным. Это самое первое, что от него требуется.
Исследователь-ботаник, обнаружив новый цветок о шести лепестках, не напишет в своем исследовании, что лепестков было пять. Сама мысль о таком поведении ботаника абсурдна. Географ, обнаружив неизвестную речку, текущую с севера на юг, не будет вводить людей в заблуждение, что речка течет на восток. Исследователь, сидящий на льдине около полюса, не будет завышать или занижать температуру и влажность воздуха, чтобы кому-нибудь сделать приятное.
Только иные писатели позволяют себе подчас говорить на белое черное, очернять или, напротив, обелять действительность. В таком случае – исследователи ли, то есть писатели ли они?
Есть игра, или как теперь модно говорить – психологический практикум. Заставляют быстро назвать фрукт и домашнюю птицу.
Если человек выпалит сразу «яблоко» и «курицу», то считается, что он мыслит банально и трафаретно, что он не оригинальная, не самобытная личность. Считается, что оригинальный и самобытный человек, обладающий умом из ряда вон выходящим, должен назвать другое: апельсин, грушу, утку, индюка.
Но дело здесь не в оригинальности ума, а в открытом простодушном характере или, напротив, в хитрости и лукавстве. Лукавый человек успеет заподозрить ловушку, и хотя на языке у него будут вертеться то же яблоко и та же курица, он преодолеет первоначальное, импульсивное желание и нарочно скажет что-нибудь незамысловатее вроде хурмы и павлина.
Памятник «Тысячелетие России» в Новгороде. На барельефе, как известно, сто девять человек, удостоившихся, сподобившихся олицетворять отечество и его славу. Конечно, тут не все люди, кто мог бы олицетворять, всех невозможно было бы уместить. Значит, был строгий выбор, а в выборе была тенденция.
Есть Пушкин, но нет Белинского, есть Гоголь, но нет Степана Разина. Есть Сусанин, но нет Пугачева, есть Минин, но нет Булавина, есть Лермонтов, но нет Радищева…
Можно было бы теперь упрекнуть тех, кто выбрал, за такую тенденцию, за такую ограниченность. Но, с другой стороны, разве одни не попавшие, не сподобившиеся могли бы составить Россию без тех, кто сподобился и попал?
Мастер говорит: «Ты сидишь и чеканишь два года серебряный рубль, и получается изумительное изделие ручной чеканки. А в это время со штамповочного станка выбрасывают на рынок те же по рисунку алюминиевые рубли и пускают их по той же цене».
Происходит девальвация мастерства и искусства.
Для художника весь материал, – а он в объеме не имеет пределов, ибо в конечном счете он – сама жизнь, – это как обыкновенное солнце. Его много, оно везде. Оно обладает своими качествами: теплое, светлое, Однако, чтобы резко проявить его основное качество, чтобы воочию показать, что солнце – это огонь, мы должны собрать его рассеянные лучи в пучок при помощи двояковыпуклой линзы. Образуется маленькая ослепительно-яркая точка, от которой тотчас начинает куриться дымок.
Сущностью любого произведения искусства должно быть нечто объективное в субъективном освещении. Например, художник пишет дерево. Но это значит, он пишет: «Я и дерево». Или: «Я и женщина», «Я и русский пейзаж», «Я и кавказский пейзаж», «Я и демон», «Я и московская улица»…
Значит, нужно изобразить основные характерные признаки московской улицы так, чтобы в них сквозило отношение художника к изображаемому: то ли он любит московскую улицу – и она кажется ему прекрасной и величественной, то ли он не любит ее – и она представляется унылой, серой, холодной, не живой.
Ну, а как быть художнику, если ему нужно изобразить: «я и вся земля», «я и человечество», «я и вселенная»?
Может быть, именно в этой точке начинается Рерих.
В одном романе Жюль Верна люди решили при помощи выстрела из огромной пушки сместить ось земного шара. Тогда растопились бы полярные льды, половину Европы, в том числе и Париж, залило бы водой и так далее.
Время выстрела было объявлено. Европейцы в панике ждали часа катастрофы.
Только один математик сидел спокойно в парижском кафе и пил кофе. Он проверил расчеты безумцев, нашел ошибку в расчетах и знал, что ничего не произойдет.
Как часто во время литературных дискуссий и шумных кампаний приходится довольствоваться грустной ролью математика, спокойно пьющего кофе.
Что значит – знаю ли я этого человека? Это значит – знаю ли я, как он поступит в том или другом случае, в той или иной сложившейся обстановке.
Я жил сорок дней в Малеевке. Писал рассказы, роман, катался на лыжах, читал, слушал самого себя.
Источник: obuchim24.ru